Один из древнейших Пасхальных обычаев - это приветствие словами «Христос воскресе». В ответ нужно сказать: «Востину воскресе». Кроме того, с древних времен во время пасхального приветствия используется и лобзание как символ примирения и любви. Поцелуи делают людей ближе, соединяя не только тела, но и души.
В народной среде верили, что в пасхальную ночь можно увидеться со своими умершими родственниками. Для этого следует после крестного хода спрятаться в храме со страстною свечкою так, чтобы никто не заметил. Разговаривать с усопшими запрещалось, для этого есть кладбище.
По мнению крестьян, в пасхальную ночь все черти бывают необычайно злы, так что с заходом солнца мужики и бабы боялись выходить во двор и на улицу: в каждой черной кошке, в каждой собаке и свинье они видели оборотня, черта в виде животного. Даже в свою приходскую церковь мужики избегали ходить в одиночку, точно так же, как и выходить из нее.
Чтобы поглумиться над нечистой силой, деревенские жители выходили с пасхальным яйцом на перекресток и катали его по дороге. Считалось, что тогда черти непременно должны будут выскочить и поплясать.
Кроме того, существовало поверье, что во время заутренней пасхальной службы можно легко опознать колдунов. Достаточно для этого было обернуться и поглядеть на народ: все колдуны будут стоять спиной к алтарю.
В Пасху с утра хозяйки наблюдали за скотиной. Какая лежит смирно — та ко двору, а если животное ворочается — не место ей в хозяйстве. С утра крестьянки «шугали» кур с насеста для того, чтобы те не ленились, а вставали пораньше и побольше несли яиц.
Один из самых интересных обычаев на Пасху - изгнание из избы клопов и тараканов. Когда хозяин приходил после обедни домой, он не должен был сразу входить в избу, а сперва стучался. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивала: «Кто там?» «Я, хозяин твой, — отвечал муж, — зовут меня Иван. Ну что, жена, чем разговляться будем?» «Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами». «А клопы-то чем?» «А клопы клопами». Крестьяне были уверены, что, подслушав этот диалог, клопы либо испугаются и убегут из избы, либо набросятся друг на друга и сами себя съедят.
Существует поверье об «играющем» солнце в день Светлого Христова Воскресения. С давних времен многие люди ходили "караулить солнышко". С разных возвышений (холмов, колоколен) желающие наблюдали восход. Через осколок закопченного стекла казалось, что солнце «пляшет».
Пожилые люди мечтали умереть в Пасхальную неделю, потому что считалось, что именно в это время ворота в рай не закрываются и их никто не охраняет.
Христиане верили, что пасхальные яства, освященные молитвою, обладают огромной силой и могут помочь в трудные минуты. Всю еду хозяйки прятали на ночь, чтобы ни одна мышь не могла добраться. Существовало поверье: если мышь съест освященный кусочек, то у нее вырастут крылья и она превратится в летучую мышь. А кости с Пасхального стола закапывали рядом с пашней или бросали в огонь во время грозы, чтобы избежать ударов грома. Сохранялась также головка от освященного кулича. Только во время сева крестьянин брал ее на поле и съедал на ниве. Это должно было обеспечить щедрый урожай.
Девушки в пасхальную неделю умывались водою с красного яйца, чтобы быть румяными, становились на топор, чтобы стать крепкими. Чтобы руки не потели, в дни святой Пасхи не брали в руки соль.
Существует еще ряд пасхальных примет:
Если на пасхальной неделе ушибешь локоть - милый вспомнил;
Если в щи упала муха - жди свидания;
Если губы чешутся - не миновать поцелуя;
Если брови станут чесаться - увидишься с любимым.
Даже преступники (воры, бесчестные игроки в карты и пр.) создали своеобразные приметы, приуроченные к Пасхе. Воры прилагали все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть какую-нибудь вещь у молящихся в церкви и притом сделать это так, чтобы никому и в голову не пришло подозревать их. В случае успеха предприятия они были уверены, что могут смело воровать целый год и никто их не поймает.
Игроки же, отправляясь в церковь, клали в сапог под пятку монету с твердой надеждой, что эта мера принесет им крупный выигрыш. Но чтобы сделаться непобедимым игроком и обыгрывать наверняка всех и каждого, нужно было, отправляясь слушать пасхальную заутреню, захватить в церковь карты и сделать следующее святотатство: когда священник покажется из алтаря в светлых ризах и в первый раз скажет «Христос Воскресе», пришедший с картами должен ответить: «Карты здеся». Когда же священник скажет во второй раз «Христос Воскресе», безбожный картежник отвечает: «Хлюст здеся». В третий раз: «Тузы здеся». Это святотатство, по убеждению игроков, может принести несметные выигрыши, но только до тех пор, пока святотатец не покается.
Очень много существовало примет, связанных с пасхальным яйцом. Нельзя было, например, есть яйцо и выбрасывать (а тем более выплевывать) скорлупу за окошко на улицу. Крестьяне верили, что на протяжении всей светлой седьмицы сам Христос с апостолами в нищенских рубищах ходит по земле, и по неосторожности в него можно попасть скорлупой.
Существовало также поверье, что при помощи пасхального яйца души умерших могут получить облегчение на том свете. Для этого надо только сходить на кладбище, трижды похристосоваться с покойником, затем разбить яйцо, покрошить его и скормить «вольной» птице, которая в благодарность за это помянет умерших и будет просить за них Бога.
При помощи пасхального яйца и живые получают облегчение от всех болезней и напастей. Если яйцо, полученное при христосовании от священника, сохранить на божнице в течение трех и даже двенадцати лет, то стоит только такое яйцо дать съесть тяжело больным — и всю хворь с них как рукой снимет.
Крестьяне верили также, что яйцо помогает и при тушении пожаров: если праведный человек возьмет такое яйцо и троекратно обежит горящее здание со словами «Христос Воскресе», то пожар сразу же утихнет, а затем и прекратится сам собой. Но если яйцо попало в руки человеку сомнительного образа жизни, то пожар не прекратится. Тогда остается только одно средство: бросить яйцо в сторону, противоположную направлению ветра и свободную от строений. Считалось, что тогда ветер утихнет, изменит направление, и сила огня ослабеет.
Но больше всего пасхальное яйцо помогает в земледельческих работах: стоит только во время пасхального молебна зарыть его в зерна, а затем выехать с этим же яйцом и зерном на посев, и прекрасный урожай обеспечен.
Наконец, яйцо помогает даже кладоискателям. Ведь всякий клад, как известно, охраняется специально приставленной к нему нечистой силой, а завидев человека, приближающегося с пасхальным яйцом, черти непременно испугаются и кинутся врассыпную, оставив клад без всякой защиты и прикрытия. Тогда остается только взять лопату и спокойно отрыть себе котлы с золотом.
В народном календаре по Пасхе определяли предстоящую погоду: если на Пасху небо ясное и солнце играет - к хорошему урожаю и красному лету; если дождь - добрая рожь...
Даже у охотников существовали свои пасхальные традиции, которые сводились к главному требованию: никогда не проливать крови в праздничные дни. Считалось, что животные тоже празднуют Христово Воскресение.
Пасха – древний и сложный праздник, который уходит корнями еще во времена язычества. Для земледельцев Пасха символизировала приход солнца и пробуждение природы. Поэтому многие ритуалы связаны с главными заботами крестьян: будущим урожаем, здоровьем семьи и домашнего скота. Церковь закрепила за этим днем такое выдающееся событие, как Воскресение Иисуса Христа.
Большинство народных обрядов совершалось в Великий четверг , который также называют «чистый». Главный ритуал в четверг - привести себя в порядок. Мыться в этот день желательно в холодной воде. Вода смывает болезни, дает телу красоту и здоровье . Раньше мыло выносили на ночь на улицу, чтобы лицо стало особенно чистым. Мылись и купались до первых лучей солнца, в воду опускали серебро и золото. Эти металлы символизировали богатство и крепость. Чтобы волосы стали густыми и длинными , женщины подстригали кончики своих кос. Годовалых детей первый раз стригли именно в «чистый» четверг. Также этот день посвящен уборке дома, т.к. до праздника Пасхи мести пол было не принято.
В народной среде верили, что в пасхальную ночь можно увидеться со своими умершими родственниками . Для этого следует после крестного хода спрятаться в храме со страстною свечкою так, чтобы никто не заметил. Разговаривать с усопшими запрещалось, для этого есть кладбище.
По мнению крестьян, в пасхальную ночь все черти бывают необычайно злы , так что с заходом солнца мужики и бабы боялись выходить во двор и на улицу: в каждой черной кошке, в каждой собаке и свинье они видели оборотня, черта в виде животного. Даже в свою приходскую церковь мужики избегали ходить в одиночку, точно так же, как и выходить из нее.
Чтобы поглумиться над нечистой силой , деревенские жители выходили с пасхальным яйцом на перекресток и катали его по дороге. Считалось, что тогда черти непременно должны будут выскочить и поплясать.
Кроме того, существовало поверье, что во время заутренней пасхальной службы можно легко опознать колдунов . Достаточно для этого было обернуться и поглядеть на народ: все колдуны будут стоять спиной к алтарю.
В Пасху с утра хозяйки наблюдали за скотиной . Какая лежит смирно - та ко двору, а если животное ворочается - не место ей в хозяйстве. С утра крестьянки «шугали» кур с насеста для того, чтобы те не ленились, а вставали пораньше и побольше несли яиц.
Один из самых интересных обычаев на Пасху - изгнание из избы клопов и тараканов . Когда хозяин приходил после обедни домой, он не должен был сразу входить в избу, а сперва стучался. Хозяйка же, не отворяя дверей, спрашивала: «Кто там?» «Я, хозяин твой, - отвечал муж, - зовут меня Иван. Ну что, жена, чем разговляться будем?» «Мы-то разговляться будем мясом, сметаной, молоком, яйцами». «А клопы-то чем?» «А клопы клопами». Крестьяне были уверены, что, подслушав этот диалог, клопы либо испугаются и убегут из избы, либо набросятся друг на друга и сами себя съедят.
Чтобы избавиться от неприятностей , невезения и ссор, нужно пасхальной свечой выжечь крест на косяке двери.
Существует поверье об «играющем» солнце в день Светлого Христова Воскресения. С давних времен многие люди ходили "караулить солнышко". С разных возвышений (холмов, колоколен) желающие наблюдали восход. Через осколок закопченного стекла казалось, что солнце «пляшет».
Для пожилых людей существовала традиция расчесывать волосы , приговаривая пожелание, чтобы у них было столько внуков, сколько волос на голове.
Также пожилые люди мечтали умереть в Пасхальную неделю , потому что считалось, что именно в это время ворота в рай не закрываются и их никто не охраняет.
Христиане верили, что пасхальные яства, освященные молитвою, обладают огромной силой и могут помочь в трудные минуты . Всю еду хозяйки прятали на ночь, чтобы ни одна мышь не могла добраться. Существовало поверье: если мышь съест освященный кусочек, то у нее вырастут крылья и она превратится в летучую мышь. А кости с Пасхального стола закапывали рядом с пашней или бросали в огонь во время грозы, чтобы избежать ударов грома. Сохранялась также головка от освященного кулича. Только во время сева крестьянин брал ее на поле и съедал на ниве. Это должно было обеспечить щедрый урожай.
Пасхальный стол должен быть украшен на славу , тогда и небеса возрадуются за праздник Светлой Пасхи.
Нельзя есть яйцо и выбрасывать (а тем более выплевывать) скорлупу за окошко на улицу . Крестьяне раньше верили, что на протяжении всей светлой седьмицы сам Христос с апостолами в нищенских рубищах ходит по земле и, по неосторожности, в него можно попасть скорлупой.
Девушки в пасхальную неделю умывались водою с красного яйца , чтобы быть румяными, становились на топор, чтобы стать крепкими. Чтобы руки не потели, в дни святой Пасхи не брали в руки соль.
Существует еще ряд девичьих пасхальных примет
:
- если на пасхальной неделе ушибешь локоть - милый вспомнил;
- если в щи упала муха - жди свидания;
- если губы чешутся - не миновать поцелуя;
- если брови станут чесаться - увидишься с любимым.
Приманить жениха можно в церкви на Пасху во время службы. Когда батюшка говорит «Христос воскресе!» надо быстро прошептать: «Воскресенье Христово, пошли мне в женихи парня холостого!». "Воскресение Христово! Пошли мне жениха холостого, в чулчонках да в порчонках!" или "Дай бог жениха хорошего, в сапогах да с калошами, не на корове, а на лошади!"
Чтобы помолодеть и разбогатеть , пожилые женщины так же умывались из посуды, в которую клали крашеное яйцо и монеты, то есть умывались "с злата-серебра да с красного яйца".
Чтобы ребенка никто целый год не смог сглазить , надо в Пасху перекрестить его пасхальным яйцом и сказать: «Как это яичко никто никогда не сурочит, так и (имя ребенка) никто никогда не сурочит». Надо дать это яичко ребенку поцеловать.
Даже преступники (воры, бесчестные игроки в карты и пр.) создали своеобразные приметы, приуроченные к Пасхе . Воры прилагали все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть какую-нибудь вещь у молящихся в церкви и притом сделать это так, чтобы никому и в голову не пришло подозревать их. В случае успеха предприятия они были уверены, что могут смело воровать целый год и никто их не поймает.
Игроки же, отправляясь в церковь, клали в сапог под пятку монету с твердой надеждой, что эта мера принесет им крупный выигрыш. Но чтобы сделаться непобедимым игроком и обыгрывать наверняка всех и каждого, нужно было, отправляясь слушать пасхальную заутреню, захватить в церковь карты и сделать следующее святотатство: когда священник покажется из алтаря в светлых ризах и в первый раз скажет «Христос Воскресе», пришедший с картами должен ответить: «Карты здеся». Когда же священник скажет во второй раз «Христос Воскресе», безбожный картежник отвечает: «Хлюст здеся». В третий раз: «Тузы здеся». Это святотатство, по убеждению игроков, может принести несметные выигрыши, но только до тех пор, пока святотатец не покается.
Когда на Пасху звонят колокола , надо три раза прошептать: «Христос воскрес, а моей семье здоровья, моему дому богатства, моему полю урожай. Аминь». Тогда год будет удачным.
Если на первый удар колокола на церкви сказать: «Христос Воскрес, рабу (имя) здоровье. Аминь», выздоравливает этот человек, чье имя назвали, даже тяжело больной. Незамужние девушки же могут так сказать: «Христос Воскрес, а мне жениха хорошего. Аминь».
Очень много существовало примет, связанных с пасхальным яйцом. Существовало поверье, что при помощи пасхального яйца души умерших могут получить облегчение на том свете. Для этого надо только сходить на кладбище, трижды похристосоваться с покойником, затем разбить яйцо, покрошить его и скормить «вольной» птице, которая в благодарность за это помянет умерших и будет просить за них Бога.
При помощи пасхального яйца и живые получают облегчение от всех болезней и напастей . Если яйцо, полученное при христосовании от священника, сохранить на божнице в течение трех и даже двенадцати лет, то стоит только такое яйцо дать съесть тяжело больным - и всю хворь с них как рукой снимет.
Если на Пасху в семье случится покойник , то это очень плохая примета. Значит, будет череда смертей в этой семье. Чтобы этого не случилось, в правую руку покойнику кладут пасхальное яйцо красного цвета. Больше красных яиц в доме быть не должно, их надо раздать людям.
Когда на Пасху звонят колокола , надо три раза прошептать: «Христос воскрес, а моей семье здоровья, моему дому богатства, моему полю урожай. Аминь.» Тогда год будет удачным.
Крестьяне верили также, что яйцо помогает и при тушении пожаров : если праведный человек возьмет такое яйцо и троекратно обежит горящее здание со словами «Христос Воскресе», то пожар сразу же утихнет, а затем и прекратится сам собой. Но если яйцо попало в руки человеку сомнительного образа жизни, то пожар не прекратится. Тогда остается только одно средство: бросить яйцо в сторону, противоположную направлению ветра и свободную от строений. Считалось, что тогда ветер утихнет, изменит направление, и сила огня ослабеет.
Но больше всего пасхальное яйцо помогает в земледельческих работах: стоит только во время пасхального молебна зарыть его в зерна, а затем выехать с этим же яйцом и зерном на посев, и прекрасный урожай обеспечен.
Крашеными яйцами обменивались при встрече, по ним гадали о судьбе , разбивая определенным образом скорлупу. Яйцо нужно было обязательно покатать по столу . Удачи в играх с яйцами сулили благополучие в семье.
Наконец, яйцо помогает даже кладоискателям . Ведь всякий клад, как известно, охраняется специально приставленной к нему нечистой силой, а завидев человека, приближающегося с пасхальным яйцом, черти непременно испугаются и кинутся врассыпную, оставив клад без всякой защиты и прикрытия. Тогда остается только взять лопату и спокойно отрыть себе котлы с золотом.
В народном календаре по Пасхе определяли предстоящую погоду.
Гроза на Пасху - к поздней и сухой осени.
Если в первый день Пасхи мороз или гром – к хорошему урожаю.
Если дождь в первый день Пасхи – к дождливой весне и к хорошему урожаю ржи.
Если на неделе идут дожди, будет хороший урожай пшеницы.
Если на второй день Пасхи холодная погода, то лето будет сухое.
Если на второй день после Пасхи будет ясная погода, то лето наоборот, будет дождливое.
Если на Пасху буде дождь, то и весна будет тоже дождлива.
Если на Пасху было тепло и ясно, то и лето будет солнечным, а урожай будет добрый.
Звездная ночь на Пасху - к заморозкам.
К Пасхе сошел весь снег - на хороший урожай.
На Пасху небо хмурое - лето будет холодным и облачным.
Существует и такая примета: если собака во время пасхальной утрени будет лаять на восток - к пожару, на запад - к несчастью.
Другие Пасхальные приметы:
В первый день Пасхи что-то разбить – к смерти в этом году.
Если во время богослужения погасла свеча - к несчастью, а если после службы человек ее сам затушил - на удачу.
Проспать утреннюю службу - к неудаче.
Покормить вольных птиц - на богатство и удачу.
При выпекании пасхальный хлеб удался, то все в семье будет благополучно.
Родившийся ребенок на Пасху в полдень имеет великую судьбу.
Увидеть пасхальный рассвет - к удаче в делах.
Увидеть разноцветный закат - на удачу.
Услышать стук дятла - будет собственный дом.
Даже у охотников существовали свои пасхальные традиции , которые сводились к главному требованию: никогда не проливать крови в праздничные дни. Считалось, что животные тоже празднуют Христово Воскресение.
Этой ночью обязательно горят в домах в красном углу лампадки или свечи. Зажигают свечи и на могилках усопших родных. Огонь, свечи, костры - непременные атрибуты православной Пасхи: апостолы грелись у костра в Гефсиманском саду, когда была последняя ночь Христа.
На Пасху нередко посещали кладбище - ходили христосоваться с покойниками, на могилах оставляли крашеные яйца, немного хлеба и пива.
По преданию, с первого дня Пасхи до Вознесения по земле странствуют Христос и апостол в нищенских рубищах и испытывают людское милосердие. Награждают добрых и карают злых.
Ну и конечно, все вокруг друг друга поздравляли со словами на устах: «Христос Воскрес!», а в ответ слышали: «Воистину Воскрес!», трижды целовались в щеку и обменивались пасхальными подарками.
Супруги должны похристосоваться так , чтобы никто не видел, иначе это к разлуке. С детьми надо трижды поцеловаться.
Есть еще один интересный пасхальный обряд. Он связан с пасхальными певцами , которые ходили по деревням на второй и третий день Пасхи. Музыканты обходили все дома в деревне и перед каждым домом пели, восхваляя хозяина, членов его семьи, желали им плодотворной работы, хорошего урожая, приплода скота.
В ответ хозяева благодарили певцов и давали им дары: крашеные яйца, колбасы, сыр, булки. Выполнение этого обряда, как считалось, способствует урожаю, благополучию семьи, предохраняет от различных невзгод.
Прочитайте фрагшент рецензии, составленной на аетте прочитанного вами текста, В этом фрагменте анализируются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков цифры, соответствующие номеру термина из списка.
(1) Пасхальная ночь! (2)Все уходили из дома, дети оставались одни с няней или гувернанткой. (З)Ночь была- как пещера: пустая, но полная ожиданием часа, когда прокатится над Москвой и Москвой-рекой первый удар колокола, с колокольни Ивана Великого. (4) И, кидаясь в его голос, задавшимся трепетом своих голосов все колокола Москвы и всех московских окрестностей, заголосят, заликуют неслыханным хоровым трезвоном, испуская в чёрную, как глухое сукно, ночь такое количество звуков, что, перегоняя все горелки детских игр и все симфонические концерты старших, перезванивая колокольным сияющим щебетом все колокольчики русских дорог и все весенние рощи, звуки, захлебнувшись собой, вырвутся из своего царства. (5)И тогда над Москвой-рекой полетит к ним на помощь воинство царства соседнего - слепящее серебро, золото, олово, медь, жар всех Жар-птиц всех русских сказок, и, взлетая вверх, под тучи, обронит в холодные весенние воды, окаймлённые огоньками, перья всех цветов и красок со всех художнических палитр.
(6) По-московски это называлось - «ракеты». (7) А вокруг Царь-пушки царята всех пушек, не в силах стерпеть, выпустят на свободу из жерд ядра свои суворовским и кутузовским грохотами, - и уж ничего нельзя будет понять, ни увидеть, ни услыхать...
(По А. Цветаевой)
Текст А. Цветаевой посвящен детским воспоминаниям о праздновании Пасхи в дореволюционной Москве. Ярко и образно автор описывает необыкновенные впечатления пасхальной ночи. Начало текста
оформлено с помощью______ (предложение 1), и этот приём ёмко, но кратко вводит читателя в тему. Описания колокольного перезвона становится внушительным благодаря использованию лежащего в его основе приёма ______ (предложения 3-5), который усиливается ______ (см. подчёркнутый фрагмент предложения 4). Метафоричность речи усиливается с помощью (предложения 3, 4). Последний абзац становится образным из-за использования ______ (царята) и______(суворовским и кутузовским грохотами).
Список терминов:
2) именительный темы
3) метафора
4) гипербола
5) оказионализм
6) перифраз
7) олицетворение
9) сравнение
10) фразеологией
(1) В материальном мире большое не уместишь в малом. (2) В сфере же духовных ценностей не так: в малом может уместиться гораздо большее» а если в большом попытаться уместить малое, то большое просто перестанет существовать.
(3) Если есть у человека великая цель, то она должна проявляться во всём - в самом, казалось бы, незначительном. (4) Надо быть честным в незаметном и случайном: тогда только будешь честным и в выполнении своего большого долга. (5) Большая цель охватывает всего человека, сказывается в каждом его поступке, и нельзя думать, что дурными средствами можно достигнуть доброй цели.
(6) Поговорка «цель оправдывает средства» губительна и безнравственна. (7) Это хорошо показал Достоевский в «Преступлении и наказании». (8) Главное действующее лицо этого произведения - Родион Раскольников думал, что, убив отвратительную старушонку-ростовщицу, он добудет деньги, на которые сможет затем достигнуть великих целей и облагодетельствовать человечество, но терпит внутреннее крушение.
(9) Цель далека и несбыточна, а преступление реально; оно ужасно и ничем не может быть оправдано.
(10) Стремиться к высокой цели низкими средствами нельзя. (11) Надо быть одинаково честным как в большом, так и в малом.
(12) Общее правило: блюсти большое в малом - нужно, в частности, и в науке. (13) Научная истина дороже всего, и ей надо следовать во всех деталях научного исследования и в жизни учёного. (14) Если же стремиться в науке к «мелким» целям - к доказательству «силой», вопреки фактам, к «интересности» выводов, к их эффектности или к любым формам самопродвижения, то учёный неизбежно терпит крах. (15) Может быть, не сразу, но в конечном счёте! (16) Когда начинаются преувеличения полученных результатов исследования или даже мелкие подтасовки фактов и научная истина оттесняется на второй план, наука перестаёт существовать; и сам учёный рано или поздно перестает быть учёным.
(17) Соблюдать большое надо во всём решительно. (18) Тогда всё легко и просто.
(Д.С. Лихачёв)
Текст академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва посвящен важной проблеме нравственных основ деятельности человека в целом и научной деятельности в частности. Основную мысль автор формулирует и
развивает с помощью такого приёма, как______ (предложения 1, 2, 3, 4, 5, 9, 10, 11, 12, 15). Личные оценки Д.С. Лихачёв передаёт посредством______
(великая цель, добрая, цель, низкие средства, к «мелким» целям). Описывая внутреннее состояние героя романа «Преступление и наказание» автор,
Применяет______ (предложение 8). ______ (предложение 5, 13) усиливает впечатление читателя и показывает значимость проблемы для автора.
Список терминов:
2) метонимия
3) метафора
4) гипербола
5) оказионализм
6) перифраз
7) антитеза
9) сравнение
10) фразеологизм
Прочитайте фрагмент рецензии, составленный на основе прочитанного вами текста. В этом фрагменте анализируются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков цифры, соответствующие номеру термина из списка.
(1) Я никогда не ездил «за материалом», «за сюжетами». (2) Жил, зарабатывал на жизнь, познавал что-то новое. (3) Метод «приехал - увидел - спел» не заслуживает серьёзного разговора...
(4) Произведение рождается из диалога ума и сердца. (5) Писатель - это блуждающая фаза» обнажённый высоковольтный провод: достаточна малейшего контакта с чем угодно - и вспыхивает дуга. (6) Есть напряжение - годится и щепка, нет его - не поможет и железная гора, один пшик выйдет. (7) А внешние события могут послужить лишь толчком - но никогда не основой той коллизии идей и чувств» которая есть суть произведения. (8) Кроме того, при физической работе в тяжёлых условиях интеллект как бы закукливается, притупляется чувствительность, размышления уходят, уступая место действиям.
(9) Вот когда идея, внутреннее построение вещи родились - то ищешь адекватный материал для воплощения идеи в форме. (10) Тут опыт помогает: среди знакомых реалий и находишь землю обетованную, которая становится родиной для твоего произведение
(М. Веллер)
Известный современный писатель Михаил Веллер, анализируя собственный опыт, рассуждает о природе писательского труда. Утверждая, что «произведение рождается из диалога ума и сердца», штор применяет ______ (предложение 4). Этот же троп имеет место и в предложении 10. Роль писателя М. Веллер разъясняет с помощью______ (предложения 5, 6, 7). Своеобразие авторскому языку придаёт использование ______ (закукливается) и ______ (земля обетованная).
Список терминов:
2) именительный темы
3) метафора
4) гипербола
5) оказионализм
6) перифраз
7) олицетворение
8) развёрнутое сравнение Ш|
9) сравнение
10) фразеологизм
Прочитайте фрагмент рецензии, составленный на основе прочитанмого вами текста. В этом фрагменте анализируются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков цифры, соответствующие номеру термина из списка.
(1) Современная ситуация такова, что научно-технический прогресс является одним из главных путей социального прогресса в целом. (2) Мудрость нашей эпохи во многом выражается в удивительных, уникальных (да возрадуется душа могуществу человека!) достижениях науки и техники (электронной, лазерной, вычислительной и т. д.), которые, несомненно, раскрывают новые перспективы для развития производства, поднятия жизненного уровня народа, совершенствования условий работы и отдыха, воспитания и образования.
(3) Появлением глобальных проблем как проблем социальных человечество во многом обязано именно техническому прогрессу. (4) Современный мир - гран диозный техноценоз, а последствия технического прогресса, ввиду его универсальности, всеохватывающего характера, имеют значение,^далеко выходящее за пределы сугубо технического ряда.
(5) Мы далеки от мысли во всех бедах современности винить только технику (мы так же далеки от мысли во всём на неё полагаться, уповать на неё), считая её воплощением зла. (6) Зло входит в мир только через человека, его поступки, волю (как, впрочем, и добро утверждается в мире благодаря ему). (7) И носителем ответственности может быть только человек. (8) Те, кто во всём винит технику, снимают социальную ответственность с человека и способствуют его деморализации (какая вина, если ты невиновен, неповинен!). (9) Более того, необходимо ясно осознать, что значительное количество проблем, которые встали перед человечеством, можно разрешить, только идя путём научно-технического прогресса. (10) Нельзя не только отказываться, но и отказаться. (11) Современный мир не предоставляет альтернатив. Бегство от техники, как и от свободы, - иллюзия, и притом очень опасная (как и бесконечное доверие ей). (12) В этом отношении у нас нет свободы выбора, но есть свобода мнимая.
(А. Рубенис)
Публицистический текст А. Рубениса посвящен актуальной проблеме научно-технического прогресса. Изложить мысли автору помогают особые синтаксические модели, из которых наиболее частотны______ (предложения 2, 5, 6, 8, 11), причём некоторые из них (предложения 2, 8) являются одновременно и______. Предложения 2, 6 отличаются полнотой, поскольку автор употребляет в них _______. Среди средств лексической выразительности, использованных автором, можно назвать______ (предложения 6, 7, 8) и ______ (удивительных, уникальных, очень опасная, универсальность, всеохватывающий характер и др.).
Список терминов:
1) ряды однородных членов
3) вставная конструкция
4) оценочная лексика
5) риторическое восклицание
6) экспрессивная разговорная лексика
7) вопросно-ответное единство
8) фразеологизм
9) синекдоха
10) развёрнутая метафора
Прочитайте фрагмент рецензии, составленный на основе прочитанного вами текста. В этом фрагменте анализируются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков цифры, соответствующие номеру термина из списка.
(1) Язык и, думается, литература - вещи более древние, неизбежные, долговечные, чем любая форма общественной организации. (2) Негодование, ирония или безразличие, выражаемое литературой по отношению к государству, есть, по существу реакция постоянного, лучше сказать - бесконечного, по отношению к временному, ограниченному. (3) По крайней мере до тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. (4) Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему), и человек, чья профессия - язык, последний, кто может позабыть об этом. (5) Подлинной опасностью для писателя является не только возможность (часто реальность) преследований со стороны государства, сколько возможность оказаться загипнотизированным его, государства, монструозными или претерпевшими изменения к лучшему - но всегда временными - очертаниями.
(6) Философия государства, его этика, не говоря уже о его эстетике - всегда «вчера»; язык, литература - всегда «сегодня» и часто - особенно в случае ортодоксальности той или иной системы, даже и «завтра». (7) Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных, избежать тавтологии, то есть участи, известной под почётным названием «жертвы истории». (8) Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит повторения. (9) В обыденной жизни вы можете рассказать один и тот же анекдот трижды и трижды, вызвав смех, оказаться душою общества. (10) В искусстве подобная форма поведения именуется «клише». (11) Искусство есть орудие безоткатное, и развитие его определяется не индивидуальностью художника, но динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз качественно новое эстетическое решение. (12) Обладающее собственной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и способом его существования является создание всякий раз новой эстетической реальности. (13) Вот почему оно часто оказывается «впереди прогресса», впереди истории...
(И. Бродский)
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский в речи на церемонии вручения премии говорит об отношениях государства и литературы, В основе рассуждения лежит фигура______ (предложение 6). Для передачи собственного отношения автор мастерски применяет _______ (вещи более древние, неизбежные,
долговечные; негодование, ирония или безразличие). Выразить собственное отношение к последствиям вмешательства государства в литературу И. Бродский пытается с помощью такого лексического средства, как ______ (предложение 5). Стилистичское своеобразие текста заключается в сочетании в нём______ (политическая система, форма общественной организации, клише, ирония, генеалогия),______ (ортодоксальность, монструозный, претерпевший изменения) и______ (зачастую, душа общества, безоткатный, толпа).
Список терминов: Же
1) ряды однородных членов *
2) разговорная лексика
3) градация
4) оценочная книжная лексика
6) антитеза
7) вопросно-ответное единство
8) фразеологизм
9) синекдоха
10) развёрнутая метафора
Празднование Пасхи для всех православных людей является самым светлым и важным событием в году. К нему всегда готовятся заранее, наводя чистоту и порядок не только у себя в домах, но и в своих душах. Помимо этого люди верят в приметы пасхальной ночи и соблюдают обычаи, связанные с этим великим церковным праздником. Накануне самой пасхальной ночи запрещены любые работы, кроме приготовления куличей и покраски яиц. Люди в этот день обычно молятся в ожидании Христова Воскресения.
Приметы и обычаи в ночь перед Пасхой
В ночь перед Пасхой существуют приметы и обычаи, благодаря которым в вашем доме наступит мир и покой. Так, например, нельзя выполнять никакие работы: стирка и глажка белья, уборка, рукодельничать тоже запрещено. Отмечать какое-либо событие также считается плохой приметой накануне праздника пасхи.
Еще неблагоприятной приметой является ругаться или ссориться в канун пасхального праздника. Другое поверье говорит о том, что если суббота перед Пасхой будет солнечной, то лето будет теплым. А если пасмурная погода – лето будет холодным и дождливым.
В страстную субботу можно употреблять в пищу только овощи, фрукты и . Строгая диета в этот день сменяется обильным разговением в пасхальную ночь. Как правило, в субботу происходит освещение пасхальных продуктов: куличей, яиц, сладостей.
Что нельзя делать в ночь на Пасху?
Вопрос о том, что нельзя делать в ночь перед Пасхой волнует многих верующих людей. Это отчасти происходит потому, что со временем человеку свойственно забывать исконные традиции. Но в пасхальную ночь хочется сделать всё по правилам что ли, чтобы как 
можно плотнее сблизиться с Иисусом в этот святой праздник.
Итак, нельзя выбрасывать скорлупу от очищенного крашеного яйца в окно на улицу. Считается, что Христос с апостолами ходит по улицам и можно в него случайно попасть. Нельзя посещать и говорить с усопшими в ночь на Пасху. Для этого существует день Красная Горка через неделю после Пасхи.
Для девушек существуют свои приметы: если в пасхальную ночь пошли месячные, то заходить в храм не рекомендуется. Можно попросить кого-либо зайти и поставить свечу за вас или просто постоять за пределами самого храма. Как правило, освещение пасхальных продуктов происходит не в самой церкви, а на улице. Здесь можно находиться и в критические дни.
..» Тогда мы, дети («так воспитанные?» – нет, так чувствовавшие! что никогда ни о чем не просили), туманно и жадно мечтали о том, что нам подарят, и это было счастьем дороже, чем то счастье обладания, которое, запутавшись, как елочная ветвь в нитях серебряного «дождя», в путанице благодарностей, застенчивостей, еле уловимых разочарований, наступало в разгар праздника. Бесконтрольность никому не ведомого вожделения, предвкушенья была слаще.
Часы в этот день тикали так медленно… Часовой и получасовой бой были оттянуты друг от друга, как на резинке. Как ужасно долго не смеркалось! Рот отказывался есть. Все чувства, как вскипевшее молоко, ушли через края – в слух. Но и это проходило. И когда уже ничего не хотелось как будто от страшной усталости непомерного дня, когда я, младшая, уже, думалось, засыпала, – снизу, где мы до того были только помехой, откуда мы весь день были изгнаны, – раздавался волшебный звук – звонок!
Как год назад, и как – два, и еще более далеко, еще дальше, когда ничего еще не было, – звонок, которым зовут нас, только нас! только м ы нужны там, внизу, нас ждут!
Быстрые шаги вверх по лестнице уж который раз входящей к нам фрейлейн, наскоро, вновь и вновь поправляемые кружевные воротники, осмотр рук, расчесывание волос, уже спутавшихся, взлетающие на макушке бабочки лент – и под топот и летящих, и вдруг запинающихся шагов вниз по лестнице – нам навстречу распахиваются двустворчатые высокие двери… И во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающей вверх залы, до самого ее потолка, несуществующего, – она! Та, которую тащили, рубили, качая, устанавливали на кресте, окутывая его зелеными небесами с золотыми бумажными ангелами и звездами. Которую прятали от нас ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть.
Как я благодарна старшим за то, что, зная детское сердце, они не сливали двух торжеств в одно, а дарили их порознь: блеск украшенной незажженной ели сперва, уже ослеплявшей. И затем – ее таинственное превращение в ту, настоящую, всю в горящих свечах, сгоравшую от собственного сверкания, для которой уже не было ни голоса, ни дыхания и о которой нет слов.
…Она догорала. Пир окончен. Воздух вокруг нее был так густ, так насыщен, что казался не то апельсином, не то шоколадом: но были в нем и фисташки, и вкус грецких орехов, и… Елочные бусы со вспыхнувшей нитки насыпались на игрушечную, немыслимой зелености траву в моей плоской коробке с пестрыми блестящими коровками, лошадками, овцами и в лото старших детей.
Золотые обрезы книг в тяжелых, с золотом переплетах, с картинками, от которых щемило сердце; цветные карандаши, заводные колеса, над коими трудился Андрюша, янтари и искусственная бирюза бус. Куклы! Этот бич Мусин и мой – куклы, в которые мы не умели играть и которые дарились педагогически, каждый год.
Близко держа к близоруким глазам новую книгу, Муся уже читала ее, в забвенье всего окружающего, поглощая орехи, когда с елки, вспыхнув огненной гибелью нитки, упал синий шар!
Его легкая скорлупка, сияющая голубым блеском, распалась на куски таким серебристым каскадом, точно никогда не была синей и никогда не была – шар.
В наш горестный крик и в крик старших, кинувшихся нас оттащить от осколков, капали догоравшие свечи. Теплый воск, тлевшие иглы елочных веток…
Я глядела вверх. Там, на витой золотой ниточке, качалась от ветерка свечки маленькая танцовщица, и папье-маше ее пышной юбочки было нежно, как лебяжий пух. Гигантская тень елки, упав на стену и сломавшись о потолок, где тускло горела Вифлеемская звезда, осенила темневшую залу над мерцанием цепей и шаров, спрятавшихся под мех веток. В догоравшем костре елочной ночи рдела искра малинового шара, под тьмой отражая огонь последней свечи.
Но волна шла еще выше – та, следующая: блаженство проснуться на первый день Рождества! Сбежав по лестнице, войти вновь к ней – уже обретенной, твоей насовсем, на так еще много дней до дня расставания! Смотреть на нее утренними, всевидящими глазами, обходить ее всю, пролезая сзади, обнимать, нюхая ее ветки, увидеть все, что вчера в игре свечного огня было скрыто, смотреть на нее без помехи присутствия взрослых, без отвлеканья к не рассмотренным еще подаркам, ко вкусу всего на свете во рту. Не черная, как вчера, в провалах, а залитая через оконную густоту морозных наростов желтящимися солнечными лучами, она ждет нас, в хрусталь превратив все свое вчерашнее серебро и фольгу. Вспыхнув утренними искрами всех разноцветностей, только сейчас по-настоящему горя всем колдовством плодов – зеленью толстых стеклянных груш (даже не бьются падая!), алых пылающих яблок, рыжих живых мандаринов (им немножко стыдно, что они не стеклянные, что их можно съесть…). Роскошь чуть звенящих, почти невесомых шаров – самых хрупких, самых таинственных!
В коробках стояли Тетины куколки в швейцарских костюмах; таких крошечных мы любили за то, что волшебные и не надо ни шить им, ни гладить, ни класть их спать. В девочкиной игре в куклы поражала утилитарность увлеченности. Эти куколки требовали одного: любования. Того именно, что мы так умели… Книги лежали распахнутые, и я сразу все смотрела, окликая Мусю, которая, рухнув в выбранную, читала взасос, что-то мыча мне в ответ. И челюсти уставали жевать орехи.
А вечером, в первый или второй день Рождества, мама показывала нам панораму, и мы засыпали, уже не помня, где мы, после всего случившегося… Весь дом спал.
Опустив тонкую руку с обручальным кольцом на шелк черной кофты, тускло светясь в темноте спальни локоном и нежной щекой, юная бабушка из рамы смотрела на свою дочь и на нас печальной улыбкой темных глаз с тяжелыми веками, с точно кистью проведенными бровками.
Через неделю елочное убранство уходило на год спать в глубины широчайшего «дедушкиного шкафа».
И продолжалась зима – до Крещения, до Масленицы, до Великого поста. Гудели волны колокольного звона. Дни становились длинные. Пекли пироги с грибами.
Масленица! Склон зимы, удлинившиеся дни, поздние закаты, сосульки, увесившие крыши особняков и старых московских домиков. Мучные лавки, и из форток запах блинов; запах саек на рынках – их нам никогда не покупали, это была чужая пленительная еда (как и сбитень, которого я за все детство свое не попробовала и рецепт коего – сколько ни добивалась потом у старых людей – так и остался мне тайной). Но блины пекли, и тогда мостками, от кухни в дом, накинув шаль, спешила горничная с горой блинов, воздушно и маслено отлипавших на столе друг от друга. Мы считали, сколько штук мы съедим, кто больше.
Растопленное сливочное масло в судке, сметана, селедка, икра. Нам наливали немного вина в воду.
А мимо окон мчались санки за санками, катила по снегу Русь, как в сказке, цокали копыта коней с бубенцами, и обрывки песен, тающие вслед исчезающей за поворотом в Палаши тройке, пробуждали в Мусе и мне – тоску…
Мы вспоминали Оку. «Чудный месяц», песни той Масленицы и говорили друг другу: «А помнишь?»
Москва нашего детства: трамваи как диковинка; мирные, медленные конки; синие ватные халаты извозчиков, пролетки, тогда еще без резиновых шин. Медленность уличного движения. Пешеходы меж лошадиных голов. Домики тихих, уютных улиц. Вывески, крендели, калачи. Разносчики. Керосиновые фонари…
Небо становилось синей, и в нем плавали круглые облака.
Пасхальная ночь! Все уходили из дома, дети оставались одни с няней и гувернанткой. Ночь была – как пещера: пустая, но полная ожиданием часа, когда прокатится над Москвой и Москвой-рекой первый удар колокола, с колокольни Ивана Великого, – и, кидаясь в его голос заждавшимся трепетом своих голосов, все колокола Москвы и всех московских окрестностей заголосят, заликуют неслыханным хоровым трезвоном, испуская в черную, как глухое сукно, ночь такое количество звуков, что, перегоняя все горелки детских игр и все симфонические концерты старших, перезванивая колокольным сияющим щебетом все колокольчики русских дорог и все весенние рощи, звуки, захлебнувшись собой, вырвутся из своего царства – и тогда над Москвой-рекой полетит к ним на помощь воинство царства соседнего – слепящее серебро, золото, олово, медь, слившиеся, жар всех Жар-птиц всех русских сказок, и, взлетая вверх, под тучи, обронит в холодные весенние воды, окаймленные огоньками, перья всех цветов и красок со всех художнических палитр.
По-московски это называлось – «ракеты». А вокруг Царь-пушки царята всех пушек, не в силах стерпеть, выпустят на свободу из жерл ядра свои суворовским и кутузовским грохотами – и уж ничего нельзя будет понять, ни увидеть, ни услыхать…
Припав к окнам с открытыми форточками и подрагивая от холода, мы, тайно или с доброго разрешения вскочив с постелей, ждали, когда вспыхнет кремлевским заревом темнота над крышами Палашевского переулка. Тогда и свой голос подаст оттуда ближняя наша церковка.
Бледным золотом апрельских лучей наводненная зала, парадно накрыт стол, треугольник (как елка!) творожной пасхи, боярскими шапками (бобрового меха!) куличи, горшки гиацинтов, густо пахнущих, как только сирень умеет, и таких невероятных окрасок, точно их феерическая розовость, фиолетовость, голубизна – приснилась. Но они стоят на столе! Ярмарочное цветение крашеных яиц, и огромный, сердоликом (чуть малиновее) окорок ветчины.
Как горели лбы (тайком, нагнувшись под стол, о них разбиваемых крутых яиц – подражание Андрюше), как пряно пахло от ломтей кулича, как пачкались в выковыривании изюминок и цукатов пальцы и как, противной горой, наваливалось пресыщение, когда крошка самого вкусного отказывалась лезть в рот! Каплями янтаря и рубина остатки вин в отставленных рюмках! И ненасытное счастье безраздельного обладания: новые книги, новые цветные карандаши, новые перочинные ножи, шкатулки, альбомы, новые яйца: стеклянные, каменные, фарфоровые – не считая бренности шоколадных, сахарных.
«А Муся уже провалилась в книгу», – слышится голос мамы.
И в то время как она с головой, как Ундина в родной Дунай, окунулась в колодец легенды, – я, прищурясь одним, приложив к другому глазу таинственное стеклышко яйца, глотала его пустоту, за которой у его глухого конца светилось какое-то волшебное изображение.
Нам еще дарили тоненькие цветные карандаши (сверху цветные), и этот цвет был сияющий: упоительно-синие, упоительно-зеленые, розовые, сверкавшие, как сверкают только золото или серебро в елочных украшениях. Писали они черным цветом. А еще: похожее на те яйца – с виду карандаш – нарядный, в оправе. Повернешь его кончиком к глазу, а там, в туго в него вставленном стеклышке, светится далекий крошечный город или еле различимые зрением картины из библейских рассказов, сияющие насквозь. И казалось, что зрелище это – в конце длинного коридора внутри карандаша; а на самом деле вся крошечная светящаяся панорама помещалась в еле видном стеклышке. Эти карандаши жили среди других, как волшебницы среди обыкновенных людей.
И вдруг мысль: не может быть других отца и матери, кроме наших!.. Я возражала себе: а другие дети? У них же другие отец и мать, и дети живут – так как же?.. С другим отцом – например молодым, с другой матерью? Тут был тупик понимания.
Но в сознании были и другие закоулки: как можно жить в других комнатах? Не знать про папин Музей, про мамины Ясенки… иметь другое лицо? Безответность на это чуялась – везде. Тут не могли помочь старшие, как не могли помочь страху в темноте. Можно было только вывести из темноты, но спасти от нее – нет. И так как это, в мыслях, бессилие старших над чем-то твоим изначальным была тоже, в свою очередь, темнота, то ребенок выкарабкивался из нее как мог, сам. В этом жила одна из тайн детства.
Повиснув (вцепясь и ногтями!) на Андрюшином поясе, я визжала отчаянно, не давая ему – убежать с моим красным стеклянным яйцом.
Дни тянулись к весне, зала делалась все теплей: вытащенные из нафталина, знакомые и позабытые, смешные и милые, надевались драповые пальто с пелеринками и плоские матросские беретики. Новые калоши с блестящими бугорками подошв упоенно шагали в новые лужи двора.
Гувернантки менялись – то из-за необходимости говорить на другом языке, то по какой-нибудь тайне, нам, их поведения, – вместо мадемуазель Мари – фрейлейн такая-то, a die stille Strasse (была ли то Спиридоновка? Малая Никитская? Гранатный?) – была все та же, и та же была весна. И те же были «другие дети», которых никто не знал, но которых нам всегда ставили в пример. В том, что они не знали нас и всего нашего, а мы – их, была какая-то заколдованность. Это были те самые, у которых другие отцы и матери, но те же голуби под похожими крышами ворковали во всех дворах.
И вот однажды жизнь привела нас в соприкосновение с этими другими детьми. Провожатой нашей понадобилось за чем-то в чужой двор высокого нового дома. Мы, может быть, никогда еще не видали такого двора. Каменность несколькоэтажных стен, их серый цвет (наш дом был шоколадного цвета, и ближние были тоже цветные, уютные, деревянные, как большинство домов тех улиц той Москвы). Меж каменных стен солнцем залитые, пустые, как во сне, площадки. И туда, как и мы, забрел лоточник с грушами и виноградом. Пока фрейлейн говорила с кем-то, все произошло как продолжение сна: к лотку подбежали мальчик и девочка наших лет, лучше нас, наряднее одетые, и купили, каждый выбрав, что захотел: мальчик – груш, девочка – винограда. С затаенной завистью, но и с каким-то почти осуждением смотрели мы, как продавец подал им бумажные пакеты – по фунту – и как они, не видя нас или делая вид, что не видят, занятые своею покупкой, ушли, заглядывая в пухлую, прохладную полноту мешочков, говоря о чем-то своем… Мы глядели им вслед. Мы молчали. Мы и друг другу не хотели сказать. Мы, думаю, дали зависти пролететь мимо – эта птица была нам чужда. Но так крепко задумалось в обеих нас в тот миг что-то, заглянув в чуждый блеск иного быта, – что, может быть, все будущее наше презрение к комфорту, к заманчивости богатства уже в нас зарождалось. «А где дети?» – гувернантка испуганно позвала нас.
Но помню настоящее горе: придя домой, мы узнали, что в наше отсутствие мать отдала в фургон для бедных детей – наших обожаемых лошадей: вороную – Андрюшину, гнедую – Мусину и без названия цвета, белесую, некогда со светло-желтыми волосами, ростом мне выше пояса – мою Палладу.
Никакие увещания не помогли. Никакие «бедные дети», «у них совсем нет игрушек, а ваши лошади уже старые, их уже с чердака сняли…».
Мать была потрясена нашим горем. Пробы нас устыдить, укоры в жадности – не помогли: мы ревели в три ручья. Мы бегали на чердак – дышали пылью опустевших конюшен, прощались навеки – заочно. Как должны были полюбить наших коней те, чужие, бедные приютские дети, чтобы перекрыть наше горе!
А у мамы опять мигрень…
Весна. Встреча с Окой. Тьо. Прошлогодний мяч. Преториус. Бешеная собака и хлыстовки. Дождь. Осень
В эту весну 1901 года мы особенно рано выехали на старую тарусскую дачу. Был апрель. Деревья рощ, лесов и пригорков стояли легкой зеленоватой смутой (вдали), унизанные зелеными бусинами (вблизи). И щебет птиц был голосом этих рассыпанных по ветвям ожерелий, зеленых, пронизанных солнцем…
Тарантасы, ныряя из колеи в колею, с ухаба на ухаб, по песчаным откосам, щедро сыпали звенящую, разбивающуюся трель бубенцов, оглашая окрестность счастьем пути, ожиданий, приезда.
«Едем, едем!» – заливчато дребезжали они, все ближе и ближе к заветным местам, и дух захватывало от краешка далекого поворота, за которым откроется – вот сейчас, вот сейчас! – знакомый вожделенный ландшафт. Глаза впивались. Голос пресекался. Ноги рвались бежать, перегнать коренника и пристяжную, сердце билось как птица где-то под горлом – и память о том, что было год назад, и два, и давно, делала счастье таким прочным, как вросшие в землю деревья, кивавшие нам со всех бугров, тянувшие нам зеленые апрельские руки.
Но смутно мне открывалась особая стать Мусиного чувства, не моя! Жажда отчуждения ее радости от других, властная жадность встречать и любить все – одной: ее зоркое знание, что это все принадлежит одной ей, ей, ей – больше, чем всем, ревность к тому, чтобы другой (особенно я, на нее похожая) любил бы деревья – луга – путь – весну – также, как она. Тень враждебности падала от ее обладания – книгами, музыкой, природой – на тех (на меня), кто похоже чувствует. Движение оттолкнуть, заслонить, завладеть безраздельно, ни с кем не делить… быть единственной и первой – во всем!
Мама улыбается. В ее улыбке и жалобное, и удалое. Лёра дружески кивает нам. Андрюша – в другом тарантасе, с новой фрейлейн – пожилой; у нее квадратные щеки и странное имя – Преториус. Колеса тяжело въезжают в светлый речной песок; горы кончились, потянулись речные кусты, повеяло сыростью. Она с нами, невидимая еще, но уже все помнящая, и когда мы уже забыли леса и холмы, предали их, безраздельно предались ей – когда от внезапной прохлады, от водного ветра, рвущего волосы, шляпы – с голов, лицо опьяненно плывет ей навстречу, – тогда, вдруг (о чудное слово, опороченное литераторами), как ни жди, как ни дыши, как ни нюхай, – вдруг взблескивало вдали узкой, узчайшей полоской, непомерным, меж землей и воздухом, блеском, и он начинал расплескиваться – и там, за кустами, и там… И дикими от упоения голосами мы кричали: «Ока! Ока…»
И тогда – на другом уж, калужском берегу появлялись очертания Тарусы: домики, и сады, и две церкви: справа – низко, прямо над рекой – собор; круто наверху, на холме, слева – Воскресенская церковь. Но уж и их мы не видели, потому что кидались в спор старших, как ехать – низом (холмами, над Окой, влево) или верхом (вправо, через Соборную площадь, вверх по горе, заезжая к Добротворским, в объезд городка, рощами, полем и мимо орехового оврага, по «большой дороге», подъезжая к даче – сзади, а не от реки). Старшим было легко решить: где с грузом багажа легче проехать. Но – нам! Выбрать! Из двух драгоценностей! И когда давно лошади уже бежали, звеня бубенцами о нас, по верхней – или по нижней – дороге и никто нас не слушал, мы все еще вслух жалели о пути, которым н е едем, потому что сердце вмещало оба, не отдавало!
Из-за старого сада, из глуши надлуговых рощ – сказочный звук: кукушка! Как год назад – и как два, – как давно, как всегда… Я считаю. Не птичий, совсем другой звук! Молоточек легко роняет его – настойчивый и всегда чуть прощальный, двойным легким стуком – в воздух, синий, и теплый, и которому нет лет.
Роясь под нижним балконом, я, не веря глазам, нашла свой потерянный, прошлогодний мяч (не очень большой, серый). О нем было столько слез! Кочерга долго гоняла его под домом, в отдушину… не выкатила! Остался там! Не верю счастью: он тут ! Чуть сырой, но весь целый, круглый, тугой, мой ! Не лопнул! Он мок, мерз, один, целую зиму!.. Сам выкатился? Я прижала и глажу его, нюхаю (оглядываюсь – никто не видит?), пробую чуть на язык… Неужели может быть большее счастье? Не может!.. «Де-ти, где вы? – Лёрин голос из окна. – Ужинать!» По клавишам, перегоняя друг друга, мамины руки. Мама играет! Ноги бегут вверх по балконной лестнице – сами собой.
Из Москвы приехавший папа огорченно рассказывал маме, что время идет, а мрамор все лежит в горах Урала, и никакие телеграммы Музея не сдвигают его с вековечного ложа, недостаточное знание местных условий, нехватка средств перевозки явились новой помехой. Вертясь возле мамы, я слушала эти не совсем понятные слова, но не решалась спросить. С папой приехал муж маминой подруги детства Тони, художник Юхневич, увековечить нашу любимую дачу в ее густой зелени. Он написал ее маслом, сбоку, на фоне деревьев. Меня заставили постоять вдали, в красном платьице.
Пожилая, неуклюжая из-за толщины, вся какая-то квадратная, фрейлейн Преториус не поспевала за нами и была возле нас – один сплошной вздох, но в минуту опасности отличилась нежданным мужеством. Прямо на нее, расположившуюся с нами на бугорке под березами, бежала откуда ни возьмись бешеная собака: пена у рта, опущенный хвост – но крепкая еще рука Преториус нанесла ей по голове удар мирным толстеннейшим словарем, – и собака – от неожиданности, что ли? – побежала дальше. Это возвысило фрейлейн в наших глазах. Но собаку было жаль: побили, да еще бешеная!
Думаю, что от необычной «дачной» природы тарусской, столь богатой горками и пригорками, и от нас, детей, не по вкусу ее немецким понятиям о детях, Преториус отдыхала, несмотря на далекий холмистый путь, – только у Тети.
Беседы с хозяйкой, старше ее, чужеземной, как и она, в этой стране (некогда, как и она, гувернанткой, ныне же барыней), уют воспоминаний о прошлом – все полнило душу фрейлейн усладой и отдыхом от сложного узора нашей семьи.
Но уют, шедший от Тьо, от старинных, устарелых ее привычек, от раз навсегда заведенного комфортабельного ее быта, чинного, хоть и праздничного, – и праздничного, несмотря на порой чрезмерную нам, детям, чинность, уют, на который дети так падки (как кошки), – искупали все запреты и все замечания, сыпавшиеся на нас, как из рога изобилия. Лейтмотив же их был один: «Мунечка, ne sois pas violente », «Анечка, ne sois pas agacante » . Мусино гневное своеволие, как и моя склонность всюду лезть, все спрашивать и жаловаться на грубость со мной старших детей – вошли в поговорку. Тьо не одобряла многое в нашем воспитании, считая его вольным, но, нежно любя маму и видя сложности ее жизни, извиняла ей.
На диванчике под дедушкиным портретом – серый призрак его, с худым, уже тающим в памяти лицом, с сигарой в руке, уходил в сгущающиеся сумерки полутемной комнаты – Тьо рассказывала нам и Преториус о прошлом. В эти часы глаза Муси становились совсем другие – светлые, широко раскрытые; они были печальны и тихи, и я знала слово, которым звалось то, что в них жило и томилось: слово «тоска»… как облако, оно обнимало нас, и не было тоске утешенья – потому что безутешна была даль, в которую ушло детство Тети, у синего Невшательского озера, и подруга ее юности Лоор, и мамино детство, и дедушка, – и в которую уйдет Тьо и когда-нибудь мы…
И когда за нами приходили ушедшие к Добротворским старшие и надо было идти домой – приходилось сделать усилие, чтобы вернуться ко дню. Молодежь шла провожать нас – горделивая старшая Надя, добродушная, с лукавинкой, младшая Люда, молчаливый, застенчиво улыбавшийся Саня. Мы хватали с дороги обломки камней, сверкавших как звезды. Карамели таяли во рту.
И был еще один тарусский мирок, делавший лето зеленей, жару – жарче; сад на Воскресенской горе, где жили «Кирилловны». Их было всего две: Мария, повыше, и Аксинья, потолще. Но вокруг них жило еще много женщин в ситцевых платьях и белых платочках, и звали их люди «хлыстовки». Они жили в ягодном густом саду и были шумно-приветливы: угощали ягодами, брали на руки, ласкали, певуче приговаривая и веселя, и жизнь сразу становилась певучей, как их голоса, веселой, как хоровод, и немножко хмельной, как когда в праздник дадут капельку вина в рюмке.
Смутно мы слышали, что хлыстовки как-то особенно верят в Бога, но когда раз, придя из Тарусы в рядом с нами простиравшийся «старый сад», они там натрясли себе уйму одичавших яблок, – в нашу тягу к хлыстовкам, таким ласковым, замешалось у Марины – чувство удивленья и интереса, у меня – смутного осуждения. Они были старинно-хозяйственны, гостеприимны. Они отличали Мусю за ее ум и крутой нрав; особенно любила ее молодая Маша, некрасивая, говорливая. И было вокруг них – колдовство.
Но всё это – и радушный, веселый дом Добротворских, и мирок Тьо на фоне озер, Альп и заветных воспоминаний, и хлыстовки, их жаркий быт, чуть жутковатый, – всё тонуло в счастье вернуться домой, в наше лесное гнездо, так странно звавшееся «дачей», в музыку, пение, сирень и жасмин, в тополя, ивы, березы, в уже расцветшие над ними звезды.
По утрам Муся играла на рояле. Она делала большие успехи. Мама гордилась ею. Но в чтении у них выходили неприятности. Муся стремилась читать книги взрослых, мамой ей запрещенные. Развита она была не по годам.
Вечерами, за роялем, пели. Мамин голос был торжественней, и была в нем, в русских песнях, – удаль и печаль. В Лёрином – звучало иное, грациозное веселье, жившее в доме до нас, при первой папиной жене, ее маме. Читая Маринино «Мать и музыка», не могу не возразить на то, что она там пишет о Лёре: Марина очень любила Лёру и в детстве, и в отрочестве. Разойдясь с Лёрой, позднее, она невзлюбила все в Лёре и, не считаясь с явью, перенесла свое позднейшее чувство на – детство, тем исказив быль. Такое Марине было свойственно по ее своеволию – с былью она не считалась, создавая свою. (Мама в ее писаниях кажется мне тоже упрощенной, схематичной.)
В то лето запомнилась, кроме повторных далеких прогулок в Пачёво, наша частая ближняя прогулка «на пеньки», тропинкой, молодым леском, меж полян со срубленными деревьями, к выходу на луг. Мама и мы ложились на траву, говорили бог весть о чем. Это было что-то сходное с зимним «курлык».
По Оке плыли плоты. Вечерами на них горели огни. Плотогоны порой появлялись на берегу; тихие рыбаки, жившие на берегу по пути к Тарусе, да и многие тарусские, не любили их, боялись; они пили водку и при случае могли и пугнуть озорной удалью мирных людей.
Этим летом появился новый пароход вдобавок к старым – «Ласточка» и «Екатерина» – «Иван Цыпулин».
Он гудел иначе, бил воду колесами круче. В страхе пропустить волны мы звали мать бежать с горы купаться, узнавая еще у поворота от Алексина и Велегова – его гудок. От него шли большие волны. Муся плавать научилась быстро, воды не боялась; мама, плававшая отлично, радовалась ее смелости. Ее имя – Марина – обязывало. Мы знали, что Марина значит – Морская, как и то, что меня мать назвала Асей (Анастасия – Воскресшая) из-за тургеневской «Аси» – «Прочтете поздней!».
Но раз отличилась и я. «Плыви!» – сказала мать, держа меня, шестилетнюю, на вытянутых руках. Я не поняла; подражая ей, бросилась с ее рук – в воду; мутная зелень – в глазах; я захлебнулась, потеряла сознание. Мать, в ужасе, бросилась вперед, за исчезнувшей мной, и успела схватить меня за пятку. С тех ли пор начался мой страх воды ?
Иногда подолгу лил дождь. Тогда наступала новая жизнь: мы начинали видеть дом. Еще вчера он был сквозной, открыт в сад и во двор, он был их частью. Теперь оживали все его уголки. Уютна была эта внезапная утрата всех прелестей жары, листвы, беготни на свободе. Мы шумно населяли собой сразу весь дом, наполненные кувшинами и крынками полевых и садовых цветов нижние комнаты, где нежданно трещали, дымя, затопленные печи. Только теперь мы замечали, что, войдя в дом из сеней, выходивших во двор без ступеней, мы оказывались в столовой, высоко поднятой над садом, куда сходила крутая лестница, видная нам из окна (наш дом стоял на отлогом скосе холма). Мы вдруг замечали, как потемнело серебро на салфеточных кольцах, как низок, глубок деревенский буфет у балконной двери, что рояль – коричневый, что диван потерт. Что веер из желтого твердого пальмового листа – расколот. Мы забредали в спальню, выходившую окнами в густую сирень и – под углом – на заросшую крокетную площадку. Вдруг оживала, блестя под стеклом, мамина бёклиновская «Вилла у моря» – скалы, каменные ступени выбитой в них лесенки, сходящей к волнам, фигура женщины, рвущиеся в ветре хвойные ветви. В кухню надо было бежать через угол сеней – низкую полутемную, с маленькими, по-деревенски, окошками и такую жаркую, точно она вся была – печь; там пахло ржаными лепешками, как у Добротворских на кухне, тушеной говядиной с зарумянившейся в соку картошкой. Нас ласково встречала кухарка, угощала только что вынутыми из духовки пирожками. Мы бежали наверх, в наши две светелки под крышей, по которой стучал дождь, – налево Мусина и моя, направо – Андрюшина.
Теперь оживало все то, что мы за обычным вбеганьем и выбеганьем не замечали: разных узоров одеяла на раскладных полотняных кроватях, грубые милые табуретки с глиняными тазиками; ведро было звонкое.
Наше с Мусей окно глядело туда же, куда под нами – боковое окно спальни: в провалившийся глубоко огород за крокетной площадкой и кустами малины, окаймленными густотой высоких деревьев, скрывавших от нас «сторожевскую поляну» с плохоньким домом сторожки и городской богадельней. Из Андрюшиного окошка было видно то же, что из рояльного окна столовой, под ним, – тропинка в «старый сад» с громадной елью и низкими кронами яблонь.
Но в дождь больше всего мы ценили верхний балкон, где в уютной клетке мы всласть слушали дождь, хлещущий ветер, клекот летящих по желобам ручьев, смотрели на бурные светлые струи и гнали палками листья по желобам свежевымытых гулких крыш.
Жар, лившийся с неба, жег шею, лицо, лоб. Босые ступни обжигались о раскаленную землю. Разве забудешь счастье припасть к краю ковша, почерпнутого почти на бегу из старой огромной бочки в сарае, полутемном, спасенном от солнца в тот час? Отчего вода в бочке оставалась холодной? Она была почти как ручей, родниковой, по пути к городу из-под камня. Было ли, позже, наслаждение большее в жизни, чем тот ковш!
По сторонам колеистой дороги появлялись мамины «иммортели» (не те позже узнанные и увиденные соломенно-жесткие, пестрые – солнышками – бессмертники) – мелкие серо-пепельные, мягче кошачьих лап, легкие яйцевидные шарики. Мама и мы встречали их как друзей! Мы знали, что по-французски “immortel ” значит «бессмертный». Они не увядали как все. А потом что-то начинало делаться с летом, все как-то изменялось – облака, деревья, появлялись другие звуки и запахи, и мы, в горе, уж думали, что это кончается лето, – когда по особенно синему небу, паутинкам в «старом саду», запаху грибов и сырой соломы – мы узнавали еще новую радость: это вовсе не «лето уходит», а это «пришла осень »!
Изменники! Забрезжившую грусть мы отдавали за новое счастье, бездумно купаясь в щедро льющейся роскоши сентябрьских рощ!
